Бьют ли в тюрьме
19 октября 2021, 00:40 #22
Лаура
Какие, с красными повязками на руках или надписью СДП? Нарушения режима должны жёстко пресекаться. Допустим, в камеру попали запрещённые вещества. Осведомитель сообщает ответственному сотруднику. В камере обыск, всех обитательниц камеры ставят лицом к стене, начинаются кровавые сопли, визги и угрозы убить со стороны матёрых уголовниц. Это надо для поддержания режима. Согласна, это жестоко, но так положено по правилам. Что-то не так -
применяется сила. Наркоманки часто просто больные люди, по собственной глупости заболевшие. Нам не разрешали бить в голову и подобное, конечно, были случаи переломов, за что активисток наказывала администрация. Забота мотивирует к здоровому образу жизни лучше побоев. Но важный момент - употребление наркотиков в камере на какое-то время прекращено. Не будет режимных мероприятий - будет наркомания, кто-то от передозировки умрёт, выйдут неизлечимыми наркоманками и скоро умрут.
Другой вариант. В тюрьмы попадают разные люди. Далеко не все являются жёсткими уголовниками. В результате становятся жертвами вымогательств со стороны жестоких рецидивистов. У них могут отнимать еду, вещи, заставлять просить родственников переводить деньги и подобное.
бьют ли в тюрьме
Не обязательно быть преступником, чтобы тебя посадили и пытали. С 2015 по 2018 год в Следственный комитет поступило 6,5 тысяч жалоб на насилие в тюрьмах, при этом следователи возбудили лишь 148 уголовных дел. Пытки даже не считаются в России должностным преступлением — комитет ООН против пыток в минувшем апреле в шестой уже раз призвал выделить их в отдельный состав, но воз и ныне там. Фермеры и фем-активистки, правозащитники и простые рабочие — силовики пытают людей, не глядя на их социальный статус или виновность. Журналистка Рита Бондарь записала истории людей, прошедших пытки, о том, какими методами в России получают показания и повышают раскрываемость преступлений.
Михаил Мосягин, 45 лет, бывший правозащитник, бывший заключенный
Ранее занимался правозащитной деятельностью, в частности правами заключенных в организации «За права человека» Льва Пономарева. Бывший слесарь-инструментальщик. В 2008 году Михаилу подкинули наркотики. Почти пять лет он провел за решеткой по надуманному обвинению в распространении наркотиков, пока Верховный суд не отменил необоснованный приговор. Михаил рассказал Дискурсу о том, какими методами начальство нижегородской колонии помогало МВД повышать раскрываемость преступлений в регионе.
Когда я начал заниматься защитой прав заключенных, мне стали поступать угрозы от сотрудников исправительных учреждений. Сотрудники колоний передавали информацию о деятельности нашей организации в органы МВД, а МВД уже воздействовало на нас.
[Нам поступали жалобы,] что следственные органы отправляли подследственных в исправительные учреждения для выбивания показаний. Однажды в наше подразделение начали обращаться люди из [нижегородских] ИК-14, ИК-7, ИК-3. Жаловались на пытки, избиения, смерти. Оказалось, что туда начали вывозить подследственных, выбивая из них явки с повинной. Они вывозили туда подследственных на месяц-два, там они под пытками подписывали нужные следователю документы, и их отправляли обратно в нижегородское СИЗО.
Однажды к нам обратилась гражданка Ларьева, у нее в колонии убили сына. Когда она забирала труп, ей его отдали одетым, и сказали: «наш вам совет, вы этот труп не раздевайте, хороните в том же виде, в каком и получили. Сами понимаете, у вас дети есть, внуки, подумайте о них». Семья Ларьевых испугалась, решили посмотреть тело. Раздели его — а он весь синий, фаланги пальцев рук увеличены на 10 сантиметров, видно, что он долго висел на наручниках. Был у нас еще один труп с проломленным черепом, в свидетельстве о смерти было написано: «упал с лестницы». То они со второго яруса падают, то с лестницы, вечно с ними не все в порядке.
[Из-за того, что я занимался этими делами, мне] подкинули наркотики. Нашли подставных свидетелей, которые утверждали, что я их продавал. Все обвинение было построено на показаниях этих псевдосвидетелей, которых я даже на суде не видел. Меня осудили по 228, повезли в ИК-14, где меня, естественно, уже ждали.
Они прекрасно знали, кто я такой и чем занимаюсь, но первое время не трогали, потому что были проверки — то с Комитета против пыток приезжали, то со Следственного комитета.
Время прошло, и меня перевели в 12 отряд. Он славился тем, что там осужденных «перевоспитывают» и «ломают». Делают из тебя, так скажем, послушное животное. За любое неподчинение — избивают, все, что тебе говорят, ты должен выполнять, низкие поклоны отвешивать, нравится тебе это, или нет. Не слушаешься — могут изнасиловать или помочиться на лицо. Насилуют, в основном, черенком от лопаты. Всем этим занимаются зеки по приказу руководства. Помню, мне однажды начальник сказал: «вот видишь, кого ты защищал. Ты их защищал, а они тебя сейчас избивать будут».
Во второй день пребывания в этом отряде, мне сломали ногу. Скотчем всего замотали, положили на живот, ноги задрали кверху. Один сидел на мне, держал, второй бил по ступням черенком от лопаты.
Раздробили все кости. Поотбивали все мышцы, чтобы я не мог больше сопротивляться. Это продолжалось 12 дней. Каждый день эти люди приходили и по полчаса дробили мне кости ног. Постоянно угрожали изнасилованием. Мне тогда хотелось помереть, просто помереть, чтобы это все поскорее закончилось. Естественно, заключенные это делали не по своей инициативе, у них был приказ от начальства. Они прекрасно понимали, что если они не сделают это со мной, то с ними сделает то же самое кто-нибудь другой. Они панически этого боялись.
Сейчас я на свободе. После пыток я стал хромать, постоянно чувствую боль, когда хожу. Некоторые из людей, которые занимались пытками заключенных, до сих пор работают в этой колонии. Человек пять точно. Есть там такие два брата Зайцевых… Сейчас ситуация существенно изменилась. Раньше, «благодаря» пыткам, в Нижегородской области была рекордная статистика раскрываемости преступлений. Никто не выдерживал. Сейчас, насколько я знаю, там все относительно стабильно, нигде никого не пытают. Может и есть отдельные случаи избиения, но такого масштабных издевательств больше нет.
Системной борьбы с пытками в России нет. О них не расскажут по Первому каналу, а человеку, которого пытали, зачастую сложно признаться в произошедшем, особенно если имело место сексуальное насилие. О том, как меняется ситуация с пытками и издевательствами в местах лишения свободы, рассказывает юрист Комитета против пыток Сергей Шунин.
Как изменилась ситуация с пытками со времени создания вашей организации?
Сергей Шунин: В 98-м году в ответ на обращение в прокуратуру Нижегородской области мы получили письмо, в котором, в числе прочего, говорилось, «фактов применения „пыток“ на территории области не установлено».
Сейчас существование проблемы применения пыток уже не отрицает никто, однако представители правоохранительных ведомств предпочитают преподносить эти случаи как эксцессы.
Однако мы полагаем, что это до сих пор распространенная практика, а не единичные факты.
С Сергеем согласна основательница фонда «Русь Сидящая» Ольга Романова. По её словам, пытки в российских тюрьмах — скорее норма, чем исключение из правил: «чем дальше от Москвы, тем хуже ситуация с пытками в колониях. В свидетельствах о смерти заключенных очень часто пишется „падение с лестницы“, и в таком случае можно говорить о том, что смерть наступила в результате длительных пыток», — утверждает правозащитница.
Дмитрий, 41 год, фермер, бывший заключенный
До возбуждения уголовного дела Дмитрий, простой слесарь, работал на заводе. Обычная, казалось бы, пьяная драка обернулась для него восемью годами в колонии строгого режима. Дмитрий рассказал Дискурсу, как в колонии-поселении № 11 города Губерля начальство насиловало и пытало осужденных.
Однажды вечером мы с друзьями подрались с местными криминальными авторитетами, которые держали наш район. Ничего особенного, обыкновенная драка по пьяни. После этого я решил пойти в полицию с повинной, мол устроили
побоище, принимайте. Мне дали подписать бумаги, якобы за «хулиганку», но позже я обнаружил, что в протоколе значилось «убийство». На мой немой вопрос мне ответили, что один из участников драки умер через несколько дней, а я прохожу по делу как его потенциальный убийца. Так я оказался в СИЗО.
Потом начались пытки. Они просто приходили, заставляли меня признаться в убийстве, и, когда я отказывался, начинали меня пытать. Делали «растяжку», потом по растянутым сухожилиям били дубинками, и длилось это каждый раз минут по 15.
Суд шел два года и два месяца. И все эти два года и два месяца я ходил весь черный и синий от этих бесконечных побоев. Били постоянно, в основном дубинками, кулаками и ногами. Наручниками пристегнут к батарее, и бьют. В изолятор посадят, и бьют за все, что попало. Лишают свиданий и передачек. Все самое плохое с тобой сразу делают. И так постоянно.
Я написал жалобу на пытки в ЕСПЧ, на что администрация мне сказала: «тебя за это сегодня ночью наши осужденные изнасилуют». Идет вечерняя проверка камер, и я понимаю, что это они за мной идут.
Меня затащили в изолятор, связанного всего, и пинали со всех сторон. Человек 15 было. Били так, что я уже боли не чувствовал. Сознание потерял. Скрутили меня лицом вниз, чтобы я не видел ничего, позвали в изолятор «петухов». Руки мне скрутили за спину, нагнули буквой Г, «петухи» эти держат меня с двух сторон, ну, а третий, замначальника, взял видеорегистратор, и снимает все на видео. Стоит сотрудников человек 15, замначальника им говорит: «смотрите, как надо воспитывать». Ну и все, один снимает на видео, а замначальника команды раздает осужденным. Говорит одному, чтобы он мне член в рот засунул. Ну тот член свой достает, стоит, боится. Начальник спрашивает его, чего он боится. А тот отвечает, что боится, что я ему член откушу. Тогда замначальника сказал осужденным, чтобы они разжали мне челюсти с двух сторон и держали так, чтобы я этому осужденному член не откусил. Ну, они мне челюсть разжали, держат. А тот все равно боится. Замначальника тогда сказал ему, чтобы он мне просто членом по лицу поводил. Ну и все. После этого мне замначальника сказал: «мы это видео положенцам и всем блатным отправим, чтобы все видели, кто ты есть на самом деле». Мне уже после этого жить не хотелось, смысл жизни был потерян. Хотелось просто повеситься, да и все
Потом я в камере ржавый гвоздь нашел, вырвал его, и на своем теле имена и фамилии всех этих людей гвоздем вырезал. До крови корябал, корябал, все руки-ноги изрезал. Если даже убьют меня — на трупе то все равно имена их останутся.
Какие российские колонии сегодня наиболее проблемны в плане пыток и издевательств?
Сергей Шунин: В Нижегородской области таковой до 2015 года включительно была ИК-14. Сейчас у нас нет информации о какой-либо из колоний в Нижегородской области, где пытки применялись бы в таких масштабах. Серьезные опасения вызывает ситуация в некоторых исправительных колониях Оренбургской области, в ИК-7 Владимирской области и Владимирском централе. К сожалению, у нас всего шесть отделений по России, поэтому выявить наиболее проблемные колонии по всем субъектам Российской Федерации мы не можем.
Татьяна Сухарева, 41 год, феминистка, политик, писательница
Татьяна Сухарева — российская феминистка, президентка АНО «Центр правовой помощи и просвещения», авторка книги «Жизнь по ту сторону правосудия» о положении женщин в российских тюрьмах. В 2014 году Татьяна решила выдвинуться в депутаты Московской городской думы, после чего на нее завели уголовное дело о продаже поддельных страховых полисов Осаго и осудили на пять лет. Татьяна рассказала Дискурсу о политических преследованиях, пытках и жизни в условиях лишения свободы.
9 июля мне позвонили из Избиркома и сказали, что мои документы в порядке, и я буду зарегистрирована как кандидат в депутаты Мосгордумы. На следующий день, в тот самый день, когда я должна была получать кандидатское удостоверение, ко мне домой ворвалась толпа вооруженных ментов. Их было около десяти, все с автоматами. А я в этот момент вышла из душа и была голой. Увидела толпу мужиков, поняла, что стрелять они не будут, но вполне могут меня, например, изнасиловать. Ну, обнаженная женщина, неизвестно, какой глюк у них случится.
Я попросила дать мне одеться, они просто кинули мне халат, пришлось делать это при них. После этого они устроили обыск. Изъяли всю технику, и мою, и моих соседок, то есть лишили меня связи полностью, перевернули все вверх дном. Когда я стала сопротивляться, они избили меня пластиковой бутылкой с водой. Потому, что она не оставляет следов. После избиений сказали, что я прохожу свидетелем по делу о поддельных страховых полисах. Потом начались вопросы. Первый вопрос: были ли вы на Болотной, и когда в последний раз въезжали на территорию Украины.
После обыска меня повезли в мой избирательный штаб (он же по совместительству и офис). Оттуда вынесли все документы и деньги, все полисы. Когда я попыталась позвать на помощь из окна, меня избили бутылкой с водой по позвоночнику. Потом зачем-то повезли в УВД ЮВАО. Пока мы ехали, один из [сотрудников] приставов предложил другому «прогуляться со мной в лес, чтобы я стала сговорчивей». В УВД майор Тамара Демидова пыталась заставить меня подписать протокол. Когда я отказалась подписывать и стала требовать адвоката, она подала знак рукой, и меня избил бутылкой с водой оперуполномоченный Александр Кудряшов. Насколько я знаю, он там уже не работает.
После поездки в УВД меня отправили в СИЗО, даже не сняв побои. Со мной в камере сидели еще 40 человек, там я провела 18 месяцев, 2 из которых держала голодовку. Потом форму заключения сменили на домашний арест. На меня надели специальный браслет, первое время я могла гулять в течение часа, но позже у меня отняли даже это базовое право. Продукты мне приносила соседка. После 47 апелляций уголовное дело было закрыто, и я оказалась на свободе. Однако, недавно дело снова было открыто и расследование по делу было продлено до 2 августа 2020 года. Сейчас Татьяна находится на свободе, однако ее свобода будет зависеть от исхода возобновленного расследования по делу. Татьяна считает, что дело было заведено исключительно по причине ее политической деятельности и активизма.
Как часто и каким образом структуры пытаются помешать вашей деятельности?
Сергей Шунин: Все начинается с уговоров забрать заявление или запугивания наших заявителей. Затем мы сталкиваемся с отказами в регистрации сообщений о преступлении.
Но здесь нужно сделать поправку. Если в Нижегородской области мы получаем талон-уведомление о регистрации сообщения о преступлении, то зарегистрировать аналогичное сообщение в Москве — это зачастую невыполнимый квест. Особенно, если дело касается применения насилия к участникам протестных акций.
Ну, а после регистрации сообщения следует длинная череда различного рода бездействий и очковтирательства, с которыми приходится бороться в судах. Но тоже с переменным успехом, поскольку суды у нас демонстрируют парадоксальные подходы к одним и тем же нарушениям.
Александр Пронин, 44 года, бывший военный, мастер строительно-монтажных работ, охранник, бывший заключенный
В первый раз Александр сидел за разбойное нападение и вымогательство, это было в 90-х. Он только что вернулся с Первой чеченской войны, которую прошел от первого до последнего дня. Александр отсидел свой первый срок, освободился, женился, завел ребенка. Потом на полтора года сел по 264 статье, часть 1. За аварию. Превысив скорость, он перевернулся на своей машине, и его пассажир получил травмы. Александр рассказал Дискурсу о том, почему начальнику ИК-14 пришлось пуститься в бега.
[В нижегородскую ИК-14] привозят людей со всей России на «ломку». Первое, что я там услышал: «убейте его». Начальник колонии сказал своим подчиненным, чтобы они убили меня, и ушел.
Меня сразу же перевели в карантин, забили там до полусмерти. Они просто приходили каждый день и по несколько часов били по еще свежим переломам и гематомам. Потом стали подвешивать к потолку. Это называется «подвешивание на дыбу». Руки убираются назад, связываются между собой, тебя привязывают за веревку к потолку и поднимают. К ногам могут привязать что-нибудь тяжелое, чтобы повысить «эффективность» процесса.
Так я висел каждый день по четыре часа в течение двух месяцев.
Сейчас я на свободе. У меня полностью разорваны связки и сухожилия, идет разрушение плечевых суставов, я жду операцию по их замене.
Начальник этой колонии, Волошин, сейчас в бегах, никто его до сих пор не поймал и никто его не ищет.
Генерала-дежурного, начальника УФСИН по Нижегородской области после того, как в колонии произошел переворот, отстранили, Путин лично объявлял об этом.
Но он же по телевизору всем рассказывал, что в России есть колонии, в которых можно всех «переломать».
О том, что творилось в ИК-14, в Москве знали во всех структурах, вплоть до, наверное, администрации президента.
Сергей Шунин: Казалось бы, почти полторы сотни сотрудников правоохранительных органов, осуждённых, благодаря нашей работе, должны как-то повлиять на изменение ситуации, на принятие организационных и кадровых мер. Но мы вновь и вновь сталкиваемся с ситуациями, когда даже в тех отделах полиции, где уже были осуждены полицейские за превышение должностных полномочий, через три-четыре года все возвращается к старым «добрым» методам. С такими рецидивами мы сталкивались не раз.
Все это говорит о провальной кадровой политике в МВД и о том, что системная борьба с пытками в ведомстве не ведётся.
В местах лишения свободы ситуация очень осложнилась тем, что осужденные зачастую лишены простой возможности пожаловаться. Почему мы делаем такой вывод? Практически перестали поступать обращения и это очень тревожный сигнал. Те же тенденции прослеживаются в работе общественной наблюдательной комиссии. Если раньше, например, в Нижегородской области осужденные обращались к членам ОНК, сообщали о фактах насилия, то за прошедший год были лишь единичные обращения, причем осужденные очень просили никому об их обращениях не сообщать, опасаясь дальнейших избиений и унижений.
Какие есть пути воздействия на начальство колоний?
Это прежде всего тщательная фиксация нарушений, опрос осужденных, сбор медицинских доказательств и последующая подача заявлений в прокуратуру и следственный комитет.
Но все это будет бесполезно без дальнейшего плотного юридического сопровождения этих заявлений и обжалования бездействия следственных органов и прокуратуры. Надо быть готовым к тому, что это может длиться годами.
Волошин, начальник нижегородской колонии, сейчас объявлен в международный розыск. В октябре 2019 года он был обнаружен в частично признанной Турецкой Республике Северного Кипра. Согласно сообщению Комитета против пыток, там он оформил вид на жительство и занялся бизнесом. В августе 2019 года юрист Комитета против пыток Сергей Шунин подал ходатайство, в котором просил «незамедлительно принять оперативно-розыскные меры, чтобы поймать объявленного в международный розыск бывшего начальника нижегородской исправительной колонии № 14 Василия Волошина». С тех пор новостей о деле Волошина не появлялось.
Герои нашей статьи сейчас находятся на свободе, но это не отменяет травм, физических и психологических, которые они получили, находясь в заточении и подвергаясь избиениям и пыткам.
По подсчетам РБК, на каждые 44 сообщения о насилии со стороны сотрудников колоний или СИЗО приходится лишь одно уголовное дело. В отдельных регионах из сотен сообщений хода не получило ни одно.
Сейчас все, что происходит в колониях, не покидает стены колоний. Пока журналистам и правозащитникам по прежнему бывает сложно проникнуть внутрь мест лишения свободы, вряд-ли стоит ожидать каких-то глобальных перемен. Старые добрые методы по прежнему остаются самым эффективным способом «пригладить» статистику раскрываемости преступлений.
Иллюстрации:Оля Горше
Автор: Рита Бондарь
Дискурс публикует честные журналистские тексты и выступает против пропаганды в СМИ. Поддержите честную журналистику — заходите на сайт Дискурса и подписывайтесь на наши каналы в Яндекс. Дзен и Телеграм и на страницы Дискурса в Фейсбуке и во ВКонтакте
По официальным данным, на начало 2018 года в России в учреждениях уголовно-исполнительной системы содержалось 602 тысячи человек. Имеющие опыт жизни за решеткой граждане исчисляются миллионами.
Хотя число заключенных в последние годы существенно сократилось, у любого совершеннолетнего есть возможность неожиданно для себя отправиться в СИЗО или камеру полицейского участка за репост в социальной сети, участие в несанкционированном митинге, или просто вызвав у силовиков подозрения своим внешним видом.
За решеткой, независимо от времени пребывания, задержанный, арестант или осужденный может столкнуться с незаконным насилием и пытками.
Чтобы узнать о том, как на эту проблему смотрят сами надзиратели, «Ридус» побеседовал с сотрудником ФСИН с большим стажем службы в одной из уральских исправительных колоний. В итоге интервью представлено в виде мыслей, изложенных от первого лица.
По желанию источника редакция не раскрывает его личные данные.
Где пытают чаще
В СИЗО находятся по большей части подозреваемые в совершении преступлений, еще не получившие срок по своему уголовному делу, которое пока находится у следователя, в полиции или в суде. Здесь прямая заинтересованность — у одних раскрыть преступление, а у других — избежать ответственности.
Поэтому «профессиональный интерес» к людям в СИЗО всегда больше, чем когда человек уже осужден и находится в колонии — приговор-то получен, для чего на него давить дальше?
Кроме того, СИЗО — это камеры, закрытые помещения, где показушную «тишь да гладь» легче создать и многое утаить. Как в поговорке — что-то произошло в темной комнате ночью, попробуй потом разберись. В колонии все у всех на виду, если что-то случилось — тут же будут знать.
Такого, что в СИЗО повсеместно применяются пытки, что там средневековье, я не скажу. Конечно, где-то перегибают палку, как в последних резонансных историях, но это скорее зависит от личных качеств сотрудников, слишком ретиво исполняющих свои, как они полагают, «обязанности». Такого, чтобы был приказ по всем СИЗО добиться любой ценой признательных показаний от людей, этого нет.
Реже факты издевательств — это действия сотрудников, направленные на добычу информации от человека. Чаще — это высокомерие, желание показать, кто здесь главный, чувство власти или безнаказанности, как до поры до времени думают некоторые сотрудники.
Большая часть — человеческий фактор, желание выслужиться, ложно понятые интересы службы. Режим в колонии или в СИЗО на это, как правило, не влияет.
Настоящая работа по добыче информации от человека в СИЗО ведется очень тонко и хитро, без насилия, но для этого нужно определенное мастерство от оперативника или следователя. Но ведь не у всех хватает терпения и не все это умеют — раскрыть преступление. А потому для некоторых срабатывает животный инстинкт — надавить морально и физически, может человек сам признается.
Все зависит от человека в первую очередь. Человеческий фактор. Эти публичные истории с выплывающими наружу случаями пыток в колониях очень нужны, они многих и своевременно одергивают от желания «перегиба» палки.
Но в этих историях всегда есть обратная сторона: что за «личность» тот, которого истязали или издевались, побили, за что он — за какое дело — попал в колонию или СИЗО, и конкретно тот самый момент, за что его сейчас бьют.
Но все равно понятно, что никак не является оправданием для сотрудника то, что перед ним действительно преступник, опасный для общества, погубивший чью-нибудь жизнь.
За что бьют
Факты побоев, как правило, и в жизни, и за решеткой — это спонтанные моменты: оказался не в том месте, не в то время.
Вот пара примеров. Осужденный решил выразить свой протест против своей неудавшейся жизни. Сидит пятый или шестой срок, все статьи тяжкие. Никогда не работал — понятия не позволяют. Разбил в камере телевизор, новый плазменный. Сокамерники не предъявят, что смотреть нечего, он в авторитете. Разбил и требует новый, потому что смотреть им в камере нечего. И по закону должны его дать. И дадут! Страна и налогоплательщики купят новый.
Этого, что разбил, отправили в штрафной изолятор. Там отказался заходить в камеру, начал сопротивляться. Драка — у него пара синяков. В камере снова протест — снял раковину, разбил ею унитаз. Потребовал новый — ему в туалет надо ходить. Вывели снова, дали в зубы. «Для профилактики». Чтобы себя не забывал. Получил по рогам, сидит дальше смирно, пока ничего не бьет.
Другой пример. Осужденный идет на работу в колонии, его остановил сотрудник, докопался до какой-то мелочи — власть показать, у этого развод на работу, где его ждут, и если не придет, можно оказаться в штрафном изоляторе по факту невыхода на работу.
Слово за слово с сотрудником: «отпусти, меня ждут», тот не пускает, сказал в ответ что-то обидное. Этот плюет ему в лицо. Сотрудник бьет ему в лицо. Все видят. Прибегают другие сотрудники коллеге на помощь. В итоге осужденный в штрафном изоляторе, а сотрудника… ну, пожурили, чтоб на людях такого не творил.
Большинство конфликтов внутри тюрем происходят на пустом месте и длятся короткое время. Реже «для профилактики». Нет такого, что массовые побои заказывают или устраивают в колониях специально. Сотрудников не хватит. Не только сотрудники бьют, но ведь и сотрудников тоже бьют. Хотя, конечно, поменьше. Эти факты огласке редко предаются, в отличие от той стороны.
Равнодушие
Сами условия, сама служба сотрудника не позволяет кого-то жалеть. Это такой моральный порог, за которым ты можешь полноценно работать в колонии. Как говорится, «без соплей и сантиментов».
Как правило, отношение сотрудников к осужденным равнодушное — это очень помогает в работе трезво смотреть на вещи.
И вот когда перед тобой уголовное дело, и ты читаешь, что совершил тот или иной осужденный перед тем, как ты встретил его за решеткой, и бывает, скажешь только одно: «Во нечисть! Как таких земля носит?»
Ведь сидят и маньяки, и педофилы, и убийцы грудных детей. Есть и людоеды. И все они требуют к себе уважительного отношения в колонии — по «праву и по закону».
А какое может быть к ним уважительное отношение?..
Это уже тот уровень, где «право и закон» могут подвинуться на задний план. Как бытует среди сотрудников мнение, что не доходит до сердца маньяка самый лютый приговор суда, а вот удар сапогом в лицо достает до самого дна души.
Встречал я однажды в колонии одного повара осужденного. Общительный, верит в Бога, всегда улыбается, на хорошем счету, куча благодарностей, готов исполнить любое поручение, хлеб у него всегда свежий. Готовится освобождаться условно-досрочно, просит посодействовать, написать хорошую характеристику для суда.
«Работящий парень», — сказал я про него кому-то однажды. А в ответ: «А ты его приговор почитай!» Не поленился, открыл личное дело, начал читать. Я взрослый человек, и много зла видел в жизни, и меня этим не удивить. Но здесь мне стало плохо.
Двадцать лет назад этот повар заманил на реку знакомую девушку, которая что-то про него знала, — знала, как он убил кого-то при краже. Заманил на реку ее купаться и утопил. Ее утопил, а ее годовалого сына, что начал кричать на берегу, бросил в костер. Но то ли костер плохо горел, то ли этот повар спешил, а не поленился, достал из огня обгоревшего ребенка, оторвал с дерева ветки, стал душить его ивовыми прутьями, а после растоптал сапогами голову.
Я спросил про это, когда его встретил в следующий раз. «Двадцать лет прошло. Только Бог имеет право меня судить. Я пятнадцать лет на хорошем счету», — вот что он ответил. Ответил, окрысившись, со злобой, не улыбался.
Двадцать лет прошло… а с моей стороны для такого, как он, нет срока давности. И через двести лет. И через двадцать веков.
Подошел я тогда к кому нужно, и кончились его «пятнадцать лет на хорошем счету». Загремел в штрафной изолятор за мелкое нарушение — то ли за сигарету, не там закурил, то ли за то, что сел на кровать. За изолятор его выгнали из поваров, а там никто и не отпустил на досрочное освобождение, как нарушителя.
Да, есть и такие. Но это ведь единицы. Самое горькое, что сотрудники привыкают равнять всех под одну гребенку. Все зэки равны, все зэки — нелюди. Какая разница, за что сидит. Раз сюда попал, значит виноват. Не все сотрудники понимают или хотят понять, что и зэк человек.
Иногда ведь человек садится за конкретный принципиальный поступок.
Встречал осужденного, на которого написала заявление его бывшая до свадьбы подруга, что изнасиловал, украл сережки. Не хотела, чтобы жил с какой-то другой. У него уже семья. Получил пять лет. По поганой статье. Отсидел. Как сидел за «мохнатую статью» — об этом только догадываться можно. За это время распалась семья, в несчастном случае кто-то погиб, то ли жена, то ли ребенок. Но вышел, поехал к той подруге и убил ее. Получил новый срок. Уже 12 лет. Говорит: «Я не мог по-другому. Она мне всю жизнь искалечила. Я просто отомстил». Бог ему судья. Сколько людей, столько и судеб.
«Пресс-хаты»
Многие заключенные работают с администрацией, так называемый актив зоны. Среди них, как правило, самый большой выход на свободу по условно-досрочному освобождению. Они помогают поддерживать порядок в колонии среди самих осужденных, а администрация поддерживает их. Это дневальные и завхозы в отрядах.
Вопреки мнению, нет среди осужденных никакой сплоченности против администрации. Здесь каждый сам за себя, кто кого сожрет, тот и выживет. Сами они довольно критически относятся к другим, откровенно заявляя порой про остальных «зэчье (зэки) поганое».
Кто работает с администрацией, тому, безусловно, легче. Он может получать благодарности, которые влияют позже на его освобождение, имеет меньше шансов попасть в штрафной изолятор, на мелкие его нарушения могут просто закрыть глаза.
О том, что осужденные бьют или пытают осужденных… да, в некоторых местах это присутствует. Так называемые пресс-хаты, где выбивают признательные показания или «работают» с человеком по добыче другой информации, в том числе склоняют к сотрудничеству.
Это, как правило, крайние меры, и далеко не каждого осужденного такое коснется. А всю черную работу в «пресс-хатах» выполняют, конечно, не сотрудники — их тоже не хватит, а другие осужденные. Актив.
Кроме того, есть ведь и обычные доносчики, «стукачи», которые тоже своим путем выведывают нужные сведения. Но погоня за «информацией» по преступлению — не главная составляющая причин притеснения осужденных. В основном физическое давление оказывается не ради каких-то сведений, а совсем по иной причине.
Человек, попадая в колонию, не хочет жить по ее правилам, не хочет спать и вставать по режиму, не подчиняется требованиям администрации. Хочет жить, как и раньше, своей жизнью, где сам себе хозяин.
К примеру, ему дали 10 лет колонии, и он 10 лет встает в 06:00 утра, идет на зарядку, три раза в день в столовую, стоит два раза в день на разводе, не выходит дальше своего отряда, работает по режиму, ложится спать в 22:00 вечера. Ему дали в суде 10 лет этих зарядок, 10 лет такой жизни.
Просто задумайтесь! Не каждый выдерживает. И человек открыто восстает против этого. Отказывается подчиняться, вставать утром, ложиться вечером, идти на развод… Дальше беседы, штрафные изоляторы, а там и до рукоприкладства недалеко.
Сотрудник — это быдло
Механизм контроля над сотрудником всегда один — тебя уволят. Всегда.
Шаг в сторону, неловкое слово перед начальством, незначительное служебное нарушение — это последний день твоей службы в колонии. В приказном порядке потребуют рапорт на увольнение, не напишешь — будут ходить по пятам, требовать, угрожать проблемами, затащат на аттестационную комиссию. И уволят, если нужно.
Увольнение — это основная форма стимуляции службы сотрудников. Попробуй работать в колонии с подъема до отбоя, с 06:00 до 22:00, и при этом сказать, что тебе что-то не нравится. У осужденных есть право на «8-часовой непрерывный сон». У сотрудника такого права нет. Потому что он работает ради льготной пенсии — и реже дальше дня, когда она настанет. Ради работы никто не работает. Потому что отношение к сотруднику часто хуже, чем к самим осужденным.
Сотрудник — это быдло. Наш начальник колонии прямо говорил на разводах: «Главное — зэки. Вы — обслуживающий персонал». А потому никакой другой мотивации службы у сотрудника никогда нет. Всегда одна — дотянуть бы до пенсии, а там хоть трава не расти.
В колониях везде установлены камеры, и никак их не обойдешь. Камеры фиксируют нарушения и осужденных, и сотрудников. Осужденные садятся в штрафной изолятор, сотрудники получают выговоры, нравоучения и увольнения. Кому как повезло.
Такого, чтобы сотрудник специально искал место, где нет видеокамеры, чтобы там побить очередного осужденного, ну, это просто вызывает улыбку. Из чистой математики. Когда в колонии 1500 заключенных, а в дежурной смене 15 сотрудников. Когда всех успеешь побить?..
Все эти случаи с побоями в колониях, как правило, конкретные обстоятельства. Началось общение, сотрудник потребовал, осужденный нагрубил, что-то не сделал, сотрудник применил силу, осужденный оказал сопротивление, и пошло-поехало по нарастающей… У кого власть, тот и сильнее и правее. Кто в темном углу колонии смотрит на закон?
Контроль над сотрудником — это прежде всего контроль над сделанной им работой. За сотрудником, за его поведением специально никто и не следит, делай что хочешь, думай как хочешь, но чтобы отчет о работе и сама работа были налицо. «Иначе будешь уволен и пойдешь поднимать сельское хозяйство!»
Что делать?
Что делать, чтобы тебя не били, чтобы не унижали, чтобы относились как к человеку в тюрьме?..
Да, скажу честно, ничего ты не сделаешь против этого. В тюрьме — значит виноват, преступник — значит не человек. И угодить всем, чтобы тебя не трогали, ты тоже не можешь. Тюрьма — это тоже человеческое общество. Но в волчьем обличье. Где, если ты слаб, тебя разорвут. И скрыться и защититься от этого ты не можешь. Никто не поможет! Ни адвокат, ни следователь! Они придут и уйдут, а ты останешься дальше в тюрьме.
Ты не можешь защититься от сотрудников, хотя с этими проще — на них можно пожаловаться, выше начальству или в прокуратуру. Но ты не можешь защититься от этого мира — от тюрьмы, от «зэчья», которые отберут у тебя, украдут у тебя, ударят. И они не работают с администрацией, они не актив зоны, они просто «масса». И если в тебе нет уважения к себе и моральных сил (не физических, они ничего не значат, ибо «масса» сожрет) — отстоять себя, ты будешь не жить 10 лет в колонии, а выживать. Или умрешь.
Это не законы тюрьмы. Это законы жизни. И бесполезно куда-то жаловаться. Да, пойдут под суд сотрудники, что били тебя, да, поменяют тебе отряд, где унижали тебя другие осужденные. Но всем им на смену придут другие, жизнь приведет завтра новых. И тебе снова стоять против них. И где-то нужно уступить, и где-то стерпеть, и где-то смириться. Чтобы выжить и вернуться домой. Где тебя ждут.
Нет никаких универсальных правил против тюрьмы. Есть одно — туда нельзя попадать. Тюрьма опустошает человека. До самого дна. Сколько бы ты ни сопротивлялся и каких бы ни достиг результатов, помни одно: у тебя забрали жизнь. И ты прожил ее не так, как нужно.
Это тебе решать, что делать, когда ты попал в тюрьму. Можно упрямо стоять — и тебя сильнее будут ломать. Можно пойти на уступки — и с тобой не станут считаться. Но можно быть мудрым — жизнь заставит. И выбрать вариант третий. Какой? А кто его знает?.. У каждого свой случай и собственная судьба.
Тюрьма — это трагедия. В жизни каждого. И сотрудника, и «блатного». И каждый переживает ее по разному. Но важно помнить, что жизнь не кончается с началом тюрьмы. Что нужно жить дальше. И тюрьма тоже кончится. А вот как и кем ты будешь в ней жить, решать только тебе. Никто не подскажет. Никто не научит. Учись сам.
Есть только одно, что может помочь, — не трать бессмысленно силы, если понимаешь, что не можешь ничего изменить. Сохрани себя для «после тюрьмы».
